«Ничто не повторяется дважды»

С. Льюис, «Хроники Нарнии»

«…Другой берег —это место, куда попадаешь после того, как тебя везли в лодке. 

Другой берег— это место, куда попадаешь после того, как забыл, где был раньше…»

Макс Фрай, «Мифоложки»

«Мурчанье не портит намаза»
Муслим ибн аль-Хаджадж, «Сахих Муслим»

Он нарисовал то, что видел. Казалось бы, такая простая истина, такая незамысловатая фраза, а сколько склок, сколько гнева, обжигающая, грубая ненависть. Я видел то, что было нарисовано. Я был нарисованным. Я видел то, что видели другие и что не видели другие, и что хотели бы увидеть, но никогда не смогли бы нарисовать, и то, что рисовали, но никогда не могли видеть. Я знал тысячи троп и миллион походок. Я был сейчас. И не был сейчас. Я был и не был одновременно. Я был в коробке. Я был за коробкой, и над коробкой, и под коробкой. Я был коробкой. Меня перевозили в летальных (летательных) аппаратах, в огромных пароходах, в крошечных машинках, в тёплых карманах и в неудобных сумочках. Меня называли именами других животных. Меня страшились и воспевали. Меня никак не могли оставить в покое. Оставить в покое.

Покой мне часто снился. Это был мой любимый сон. Такой тихий, всегда с мягкими лапами и пушистыми минутами, он обволакивал меня, тик-так, согревал, тик-так, мурлыкал какие-то дивные мелодии. Тик. Так. Я любил мечтать о нем, когда охотился на луну, когда принимал вечерние ванны и когда просто шёл по делам. Дела всякий раз бывают разные, это только праздность одна и та же. Вы это тоже заметили? Все праздные коты выглядят одинаково, каждый занятой кот занят по-своему. Ни больше, ни меньше.

Больше! Больше! – кричали разгоряченные людишки в салуне (салоне). Подбрасывая вверх пыльные шляпы и дырявя их там же, в воздухе, блестящими тяжелыми револьверами. Нет, то были другие шляпы, то были цилиндры, а, значит, салон. И вместо металлических револьверов такие же холодные блестящие зонтики. Они тыкали в тебя коготками зонтов, кричали что-то о похабности, о попранных идеалах, о том, куда катится мир. А мир никуда не катится, катятся только их бессмысленные ценности. Камнем. В гору. А потом летят кубарем вниз. И какой-нибудь усталый старик смотрит на них безучастно с горы, одинокий и забытый. Бросает вслед свой задумчивый окурок и не дожидаясь, когда тот долетит до земли или просто погаснет в неизвестности, плетётся за камнем вниз.

Твоя красота не желала мириться с ожиданиями людей в белых жабо, не искала одобрения или снисходительности, не пряталась в контекстах, не прикрывалась двусмысленностью. Она гордо шагала в мир, ни разу не поскользнувшись на ханжеских лысинах, не оступившись о порок, не оглянувшись на подземные тени забытых любовников. Она создавала новый Олимп, на страже которого мог быть только я, смотрящий и видящий.

Оставалось отрастить себе две головы и научиться лаять.

Read next: Мертвые писатели